Я получил тройную вывозную, А вот инструктор мой не получил Из-за меня звезду очередную За то, что он не так меня учил. За это время мы с ним раздавили На полосе пятнадцать колпаков, Журналы предпосылками пестрели, На нас смотрели, как на дураков. Все моего инструктора ругают И говорят: «Спиши его к фигам», Ведь все давно уж парами летают, А твой баран не начал по кругам. Но шеф мой твёрд, как буковая палка, К тому же комполка с ним заодно, . , Им для меня горючего не жалко, А мне осточертело всё давно. Который раз в переднюю кабину, Куда уже, как раньше, не стремлюсь, Как будто на замедленную мину, Тихонько проклиная всё, сажусь. Нажаты кнопки, убран РУД со «стопа», Закрыт фонарь, тумблёры включены, И покатились две дубовых ж*пы, Одетые в казённые штаны. Разбег, отрыв и что-то про колёса Инструктор начинает мне орать, Но светят три зелёных перед носом, А я полез закрылки убирать. И, как всегда, я слышу за спиною Про чью-то мать, про глотку и про хрен, И, что вообще, скотина и говно я, К тому ж не убираю левый крен. Инструктор лаял, не жалея мата, А я в тот миг сочувствовал ему, Ведь у него шофёрская зарплата, А труд, не пожелаешь никому. Он мне кричал: «Ну, что же ты, собака, Давай же делай первый разворот!..» Кричал, что я – безмозглая макака И что-то очень пошлое про рот. А я сидел, с педалей снявши ноги, Не прикасаясь к газу и к рулям, И про удел, инструкторский, убогий, Под свист турбины ,тихо размышлял. Ну, что он видит, мой инструктор бедный? Ободранный автобус поутру, И зад большой, официантки вредной, И свой квадрат, пилотов конуру. Ещё он видит из своей кабины Мельканье плит на зелени травы, А после взлёта неба половину И белый шар курсантской головы. Потом разбор, затравленные морды. И этот чёрный командирский рот, Куда мой шеф, обиженный и гордый, Уныло смотрит уж который год. Потом под вечер, полного печали, Его домой со службы привезут, В объятия своей суровой крали, В свой офицерский скромненький уют. Он в дом войдет, а там уже мегера Его заставит мусор отнести, Облает, как простого инженера, Стараясь свою душу отвести. Напомнит ему кобра для начала И про соседку и про лагеря, Про все его притоны и причалы, Где он бросал когда-то якоря. Пройдет тайфуном по его утехам, Припомнит всех, кого он угощал, И замшевую куртку с белым мехом, Которую он тестю обещал. Припомнит кран, который протекает, Невыбитые, пыльные ковры И денежки, которых не хватает, И что давно пора ей съездить в Крым. И гаражи, где пьяные майоры, В обнимку с лейтенантами гудя, Вели свои простые разговоры, А после шли кто к женам, кто к блядям. Неужто, думал, так и мне когда-то, Придётся жить, огнём оно гори, Но не додумал, снова сзади маты И голос шефа: «Сука! Подбери!» Эх, не успел, и грубая посадка Бесславно завершила наш полёт, А на душе и муторно и гадко, Как будто там нагадил чёрный кот. Ну всё! Довольно! Задница устала, И жаль того, кто за моей спиной, Ведь лётчиков у нас в стране навалом, Зачем же они возятся со мной? Но вдруг меня догадка осенила, Какой же я дубина и балбес! Ведь дядька мой, я вспомнил, зам по тылу, Училище снабжает, старый бес. Вот потому и возят, как мартышку, Здесь дядька точно руку приложил, Ведь командирский шустренький сынишка Уже шестую кожанку сменил. Но, боже мой! Как это надоело, Я ж не хочу летать и не могу. Ведь на посадке я почти Гастелло, Меня бы в камикадзе – и к врагу! Пока я размышлял в таком вот духе, Наш самолёт к стоянке подрулил, Фонарь открыл мне техник лопоухий И шепотом меня обматерил. Тут понял я, мы снова промахнулись, Не тот нас техник в небо провожал. А наш он вон, глянь, ноги подогнулись, И сколько ж он бедняга пробежал! А ну их всех! Я за