Рванув рубаху на груди, дрожащим грохотом разлёта уходят в небо самолёты, пытаясь утро разбудить. Их изначально путь высок, их синева слепяще манит, они таранят небо лбами, форсажный ощутив рывок. Смотрите, - вот один вблизи, в единоборстве с небосводом он геометрией обводов рвёт неподатливую синь, он ввысь идёт, на "потолок", туда, где хрустко-ломки судьбы, он жадно впитывает грудью летящий бешено поток... Скользнёт в бездонье голубом пушистый след полоской быстрой, и ахнет вдруг над головой, отдавшись в грудь, сверхзвука выстрел... Всё твёрже мышцы бустеров, всё реже холод стратосферы, всё звонче ход топливомера среди приборных голосов. Так что же, замедлять полёт, вещая всем красиво-лживый экономичного режима трусливо-ханжеский расчёт? Нет, - к чёрту! Жить, - так на бегу! Ведь крылья держатся за воздух, и, значит, он поступит просто, продолжив жёсткую игру. И твёрдо веря в выбор свой, и делом обрывая споры, меж сопок, от бессилья чёрных, он поиграет с высотой. На выдохе последний гул он вздыбит вдруг концертом сольным, лихой расчётливостью полня каскад раскатистых фигур, и, довершая свой полёт и дожигая сердца пламя, над запрокинутыми лбами крутой заложит разворот. И вниз, по выемке распадка скользнёт к началу полосы, печальным свистом огласив свою усталую посадку. Он припадёт к земле щекой, он сложит крылья за спиною, и двигатель, не знавший сбоев, вдруг захлебнётся тишиной... Всё кончено, финал известен, - всё там же горизонт, вдали. И повлекут его вдоль плит в ворота, дышащие бездной. Мелькнула пламенным угаром похожая на жизнь игра. Он спит под саваном чехла во мраке мёрзлого ангара...