На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, дав- но видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжи-ми, несимметрично-растопыренными, корявыми ру- ками и пальцами, он старым, сердитым и презритель- ным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца. «Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глу- пый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смот- рите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одина- кие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободран- ные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».