Одинокая птица над полем кружит Догоревшее солнце уходит с небес. Если шкура сера и клыки что ножи Не части меня волком стремящимся в лес.
Лопоухий щенок любит вкус молока, А не крови, бегущей из порванных жил. Если вздыблена шерсть, если страшен оскал, Расспроси-ка сначала меня как я жил.
Я в кромешной ночи, как в трясине тонул, Забывая, каков над землей небосвод. Там я собственной крови с избытком хлебнул. До чужой лишь потом докатился черед.
Я сидел на цепи и в капкан попадал, Но к ярму привыкать не хотел и не мог. И ошейника нет, чтобы я не сломал. И цепи, чтобы мой задержала рывок.
Не бывает на свете тропы без конца. И следов, что навеки ушли в темноту. И еще не бывает чтоб я стервеца Не настиг на тропе и не взял на лету.
Я бояться отвык голубого клинка И стрелы с тетивы за четыре шага. Я боюсь одного – умереть до прыжка, Не услышав, как лопнет хребет у врага.
Вот бы где-нибудь в доме светил огонек. Вот бы кто-нибудь ждал меня там, вдалеке. Я бы спрятал клыки и улегся у ног. Я б тихонько притронулся к детской щеке.
Я бы верно служил, и хранил, и берег – Просто так, за любовь! - улыбнувшихся мне… … Но не ждут, и по-прежнему путь одинок, И охота завыть, вскинув морду к луне.