1 Час безречья. Тягучее время наслоилось в меня, густо вплавлено в темя, и в темень предсловесную словлено, смолвлено мной — по крупицам в стихи. Уворуй, упихни, упахай же и ты меня, время, — в пашню строк, в чернозём этих букв, в распалённую сердцем судьбу окунай меня, взявши за ворот. И звучи в повтореньях, в зерненьях. Ты — творог, ты — створоженность бога, смерканье его необъятных зрачков.
Жизнь уйдёт из-под ног в дробный шум пустяков, мягко ссыплется в щели неслышных событий, — дай хоть краем побыть в них, вдоль привычных разлук не растягивай нас, упаси, Овцепас, нас от скуки, от вечной овечьей работы, от икоты... то бог вспоминает — дыши ворожи, вороши, как в воронку, гляди в воронику:
ты лети лепесток лепеток этот лепет стиховый в снеговые немые верховья через запад лети на восторг — там где я — на восток... на восток...
2 И от мира цветной лоскуток, оторвавшись, летит. Но темнеет восток. Стиховой океан затопляет по дню, и пишу — как по дну, и темню, вороню, и дичаю, зверею, волчею в этом вареве слов. Мой диктует итог даже самая малость — частица, предлог. То немым холодит, указует сказуемым, держит наречьем на окраине речи. То вдруг горло вскрывает — впускает сразу в самую суть, разделяет мой путь (под язык — как под камень лежачий) под-лежащим своим, близ-лежащим и над — надо-всеми-парящим; причастьем своим — как внезапной причастностью к чуду — склоняет мне шею... Хорошею, свечусь, ворожею.
Входит жизнь между строк, ощущая, как стих её держит, — словно ключ возвратился в замок, повернулся и между самой первой строкой и последней сомкнулось пространство — поезд мчится вперёд — без пробелов — пределов — без станций — зерна слов уминая в бурчание, в кашу... Как ты звал меня? Машей?..