Одинокая птица над полем кружит. Догоревшее солнце уходит с небес. Если шкура сера и клыки что ножи, Не чести меня волком, стремящимся в лес.
Лопоухий щенок любит вкус молока, А не крови, бегущей из порванных жил Если вздыблена шерсть, если страшен оскал, Расспроси-ка сначала меня, как я жил!
Я сидел на цепи, и в капкан попадал, Но к ярму привыкать не хотел и не мог. А ошейника нет, чтобы я не сломал, И цепи чтобы мой задержала рывок!
Я в кромешной ночи, как в трясине тонул, Забывая каков над землей небосвод. Там я собственной крови с избытком хлебнул - До чужой лишь потом докатился черед.
Я бояться отвык голубого клинка И стрелы с тетивы за четыре шага. Я боюсь одного - умереть до прыжка, Не услышав как хлопнет хребет у врага…
Не бывает на свете тропы без конца И следов, что навеки ушли в темноту… И еще не бывает чтоб я стервеца Не настиг на тропе и не взял на лету!
Вот бы где-нибудь в доме светил огонек, вот бы кто-нибудь ждал меня там, вдалеке… Я бы спрятал клыки и улегся у ног. Я б тихонько притронулся к детской щеке…
Я бы верно служил - и хранил, и берег, Просто так, за любовь! - улыбнувшихся мне… …Но не ждут, и по прежнему путь одинок, И охота завыть, вскинув морду к луне...