Туманней сна, бессмертней смерти, невыносимее любви – еще не ведал я, поверьте. Я видел храмы на крови и кровь во храмах. Знаю повесть еще не разлученных тел, страсть неподкупную, как совесть, я знал, я видел, я воспел...
Я трогал мох на трупах братьев, любивших родину до слез. Я помню Родины объятья: смертельно – с вывертом – всерьез.
Я знаю шанкр любви сыновней – расклад на тещу и свекровь, и говорю тебе: постой. Постой! Над этой суетой, любимая, по слухам, есть любовь.
2.
Люби, любимая, свой дом, где пир горой, где колосится сладкий вой, где хамский хлыщ прилип с кошмарной харей к сипатой клавише сипатою ноздрей, где скрыпок скрып и домбры дребезжат в дрожащих пальцах бывших октябрят, где горний дух духмянее сивухи, где чувства переносят вши...
Любимая, иного не ищи, твой вещий слух – чтобы расслышать слухи сквозь лязг и дребезг фибр души.
3.
Любимая – по слухам! – есть любовь там где-то – выше и далече – она живет в тоске нечеловечьей, оглядывая Землю вновь и вновь.
На лязг и дребезг – оставляя след – она нисходит в облаке туманном. Мне это сочинил о ней Поэт в каком-то сочиненье безымянном.
Он сам не знает, но сквозь глад и кровь, сквозь мерзость наезжающей картины он видел вожделенье паутины распяленной: по слухам – есть любовь.
Но, между рук расставленных и ног, меж уст и лон, раскрывшихся в надежде, она проходит в траурной одежде как дым, как гарь, как смог...
4.
О, падший ангел, Божие дитя, нежнейший плод покинутого рая, что чувствуешь ты, телом проходя, всё смертное на жизнь благословляя?
Что чувствуешь ты, страстью становясь, и ревностью, и ненавистью горькой, из нежности великой в эту грязь утаптываясь по частям, по долькам?
О, как тебе позорно во плоти великого и пьяного поэта! За Этот Свет, за отключенье света Плати, любовь. Плати, любовь. Плати.
Налей стакан. И марку приготовь на пару строк в изжеванном конверте: "Светлее сна, бессмертней смерти, любимая, по слухам, есть любовь".