Наши кеды как приморозило. Тишина. Гетто в озере. Гетто в озере. Три гектара живого дна.
Гражданин в пиджачке гороховом зазывает на славный клев, только кровь на крючке его крохотном, кровь!
"Не могу,- говорит Володька,- а по рылу - могу, это вроде как не укладывается в мозгу!
Я живою водой умоюсь, может, чью-то жизнь расплещу. Может, Машеньку или Мойшу я размазываю по лицу.
Ты не трожь воды плоскодонкой, уважаемый инвалид, ты пощупай ее ладонью - болит!
Может, так же не чьи-то давние, а ладони моей жены, плечи, волосы, ожидание будут кем-то растворены?
А базарами колоссальными барабанит жабрами в жесть то, что было теплом, глазами, на колени любило сесть..."
"Не могу,- говорит Володька,- лишь зажмурюсь - в чугунных ночах, точно рыбы на сковородках, пляшут женщины и кричат!"
Третью ночь как Костров пьет. И ночами зовет с обрыва. И к нему Является Рыба Чудо-юдо озерных вод!
"Рыба, летучая рыба, с огневым лицом мадонны, с плавниками белыми как свистят паровозы, рыба, Рива тебя звали, золотая Рива, Ривка, либо как-нибудь еще, с обрывком колючей проволоки или рыболовным крючком в верхней губе, рыба, рыба боли и печали, прости меня, прокляни, но что-нибудь ответь..."
Ничего не отвечает рыба.
Тихо. Озеро приграничное. Три сосны. Изумленнейшее хранилище жизни, облака, вышины.
Лебедев 1916, Бирман 1941, Румер 1902, Бойко оба 1933.