У моей золотошвейки вместо сердца алый шелк, Подарю я ей при встрече самоцветный гребешок, Улыбнусь, скажу: «Родная, пусть не любишь ты меня, Пусть гореть мне черным бесом в лапах адова огня, Но позволь хоть раз в неделю под твоим стоять окном. Об ином молить не смею, лишь жалею об одном: Что по нежному батисту ты серебряной иглой Вышиваешь имя друга, похороненного мглой». Вражье имя, имя злое, я бы мог его порвать, Но напрасно, ведь любимой мне вовек не целовать. Зря меня ты презираешь, я не враг тебе, поверь! Зря с оглядкой каждый вечер запираешь крепко дверь: Мне засовы не помеха, только есть другой закон. Мной, как ветер парусами, безраздельно правит он. Как паломник в светлом храме, я стою перед тобой, Победитель, проигравший сам с собой последний бой. Каждый день ее я вижу с рукодельем у окна, Чистым трелям соловьиным вторит песнями она, И горит парчовой нитью тонкий локон у виска… Кровоточит едким ядом бессловесная тоска. Я хотел бы ненавидеть, я хотел бы все вернуть, Я хотел бы в омут мертвый с головой, смеясь, нырнуть, Только мне теперь дорога одинокой бороздой – За тобой, золотошвейка, под упавшею звездой.