самые наши любимые – падают в прошлое, как в молоко.
Слушай, слушай, это же глупо – вот так надраться, чтоб всё посметь. С вечера в сердце мерцает золото, утром в башке звенит только медь. Если вечно с изнанки ноет, а с лицевой ещё можно терпеть - Это не жизнь, Тэйми, это такая смерть.
Просто однажды от нас уезжают, уходят, и с кем-то живут далеко самые наши любимые – падают в прошлое, как в молоко. И больше оттуда ни звука, ни строчки, ни слова - вообще, ничего! Ты живёшь потом, а в тебе дыра – величиной с тебя самого. Иногда ты в неё смотришь и думаешь: ого!..
Слушай, Тэйми, ведь мы потому так легко проживаем друг друга насквозь, Что ныряем потом в эти дыры, и думаем: ладно, опять не срослось. Не срослось, понимаешь… А в сущности, что там срастётся, что? Если мы изнутри простреляны в три обоймы, как решето.
Небеса нависают над нами, как анестезиологи, как врачи, Хочешь – плачь или пой, или смейся, хочешь - стиснув зубы, молчи. Нас сошьют патефонными иглами, в нас проденут такие лучи, Что за этой тонкой материей мир подмены не различит.
Ампутация прошлого, Тэйми, ампутация и - культя… Знаешь, что самое странное?.. Что нас и таких хотят. Золотые, бесценные люди к нам приходят, стучатся, звонят. К нам бредут, как по минному полю, тянут руки сквозь наши печали к нам - холодным, пустынным, выжженным…
Ну давай мы с тобой выживем! Нас почти уже залатали.