Шли паромы и баржи, дымя, от верховья реки. В белом небе играла лучами в мае весна. Я стоял одиноко на пристани вечной тайги, Отходящей от долгого зимнего, белого сна.
Ни кола ни двора, ни детей ни плетей, ни любви Просочились сквозь пальцы-время капли-года Улыбались удача и жизнь на другом берегу. Не доплыть по широкой реке мне до них никогда.
В раздумьях мрачных стоял я и нервно курил. Тронул кто-то нежной рукою меня за плечо. Много лет в лагерях не встречал я такой красоты, На застывшей годами душе стало вдруг горячо.
Ни сказать, ни пройти, ни спросить, ни бежать, ни уйти, В белом платочке улыбка до сердца дошла. Дала адресок и сказала мне: \"С воли пиши!\" Смахнула нежной ладонью слезу и ушла.
Кусает меня за больное злая судьба. На счастье моё мне даёт только лишь посмотреть. На волю меня пришла любовь провожать, Оставаясь в неволе с надеждой о встрече сидеть.
Не упасть, не сойти, не забыть, не писать не смогу, Получить от неё в конверте на письма ответ. Таковы причуды моей арестанской судьбы. Нет дома на воле, а значит и адреса нет.
Паром отходил, завывая прощальным гудком. Я сжимал догоревший окурок судьбы в кулаке. Так хотелось бежать по тропинке за ней, За любовью в лагерном белом, казённом платке.
Не хочу ни забыть, ни просить, ни писать ни простить, Встретиться с ней никогда, никогда не смогу. Увозил на берег другой паромщик меня, Оставляя любовь на чужом мне теперь берегу.