Дамокловым мечом нависают потолки, Незамысловатая этика: \"Падающего да подтолкни\" В пропасть на встречу с собой, которого нет строго по анатману, А значит, нельзя винить в неудачах общество или маму. Бурлит и пенится Левиафан, обгладывает человека, Строит очереди в раковый корпус, Где господин Солженицын машет руками, говорит: \"Так нельзя жить, учиться, работать, умирать. Так нельзя умирать!\" Настоящее фасуют по вакуумным упаковкам, Похороните меня рядом с моим местом парковки. И, как в зеркало заглянувший Тарковский, Я всмотрюсь в мир и увижу там только себя. Где Иисус из Назарета, за каким он спрятался камнем? История человечества - это история раскаяния. И в душах амбициозных школьников уже ждёт своего часа Раскольников. Если долго глядеть в бездну, она ответит тем же. Сломаться может даже самый крепкий стержень. Антиутопия, вот она, в отдельно взятой свободной кассе, В немом ужасе, вырванном из контекста, В старости, до которой доживёшь, скрепя сердцем. Я сам себе отец, выхожу в парадную. Сам себе сын, шнурую ботинки одной левой. Диллемма зерен и плевел осталась за бортом. Я же не Витя Пелевин, что знает тот обертон, Добавляющий жизни вкус дзен-буддизма, У меня лишь житие пацана, вымоченное в рассоле, Что с жизнью в конец рассорит. Вавилон встречает на выходе из подъезда, Знакомит с мироустройством заМКАДного уезда, Но однажды все обнаружат, Что нет ничего, что было бы снаружи, Закопают оружие и первый раз выдохнут и улыбнутся, а пока... Где Иисус из Назарета, за каким он спрятался камнем? История человечества - это история раскаяния. И в душах амбициозных школьников уже ждёт своего часа Раскольников. Если долго глядеть в бездну, она ответит тем же. Сломаться может даже самый крепкий стержень. Антиутопия, вот она, в отдельно взятой свободной кассе, В немом ужасе, вырванном из контекста, В старости, до которой доживёшь, скрепя сердцем.