Эти ягоды слаще, чем все поцелуи твои, и твои, и твои, и твои. Ну и хватит об этом, Дай мне ягоду эту — в твоей и моей крови. Слаще ягоды этой — поганой — на свете нету.
Я с детства сладок был настолько, что меня от самого себя, как от вина, тошнило, а это — просто бог кусал меня, а это — просто жизнь со мной дружила.
Уже — всей сладостью, всей горечью — тогда я понимал, что я никем не буду, а этой мелочью, снимаемой с куста, а этой формой самого куста а этой ягодой блаженной — буду, буду.
Цветочным грузом — в чьих–нибудь руках, отягощенный нежностью и силой, я утром просыпался в синяках, но это бог — жевал меня впотьмах, но это просто — жизнь меня любила.
Так — в лихорадках каждого куста, обсыпанного розоватой сыпью, я узнавал и вспоминал себя: ты — заразил меня, ты — наказал меня, ты — этой мелочью бессмысленной — рассыпал.
Я знаю, что я временно живу, но ради этих — белых, синих, алых, так мало давших сердцу и уму, — о нет, пожалуйста, не начинай сначала.
Пусть эта книга, пусть — она — стоит, вся в горьких ягодах, вся в вмятинах уродства, смотри, смотри, — она сейчас прольется прощальным ливнем ягод и обид.
О, дай же мне — таким же светлым днем всей этой сладостью и горечью напиться, стать этой гущей ягод — а потом перевалиться на твою страницу цветочным ливнем, ягодным дождем.
И больше — никогда — не повториться. Нигде — ни с кем — никак — не повториться, ни там, ни здесь, ни дальше — ни потом.