Поэт был мертв. Лицо его, храня все ту же бледность, что-то отвергало, оно когда-то все о мире знало, но это знанье угасало и возвращалось в равнодушье дня. Где им понять, как долог этот путь; о, мир и он – все было так едино: озера и ущелья, и равнина его лица и составляли суть. Лицо его и было тем простором, что тянется к нему и тщетно льнет, – а эта маска робкая умрет, открыто предоставленная взорам. – на тленье обреченный, нежный плод.