Вам вечность подарить, о нимфы! Полдень душный Растаял в чаще сна, но розово-воздушный Румянец ваш парит над торжеством листвы. Так неужели я влюбился в сон? Увы, Невыдуманный лес, приют сомнений темных, — Свидетель, что грехом я счел в роптаньях томных Победу ложную над розовым кустом. Опомнись, Фавн!.. Когда в пылании густом Восторг твой рисовал двух женщин белокожих, Обман, струясь из глаз, на родники похожих, Светился холодом невинности, но та, Другая, пылкая, чьи жгучие уста Пьянят, как ветерок, дрожащий в шерсти рыжей, Вся вздохи, вся призыв! — о нет, когда все ближе Ленивый обморок полдневной духоты, Единственный ручей в осоке слышишь ты, Напевно брызжущий над флейтою двуствольной, И если ветерок повеет своевольный, Виной тому сухой искусственный порыв, Чьи звуки, горизонт высокий приоткрыв, Спешат расплавиться в непостижимом зное, Где вдохновение рождается земное! О сицилийское болото, день за днем Я грабил топь твою, снедаемый огнем Тщеславной зависти к величью солнц, ПОВЕДАЙ, «Как срезанный тростник был укрощен победой Уменья моего, и сквозь манящий блеск Ветвей, клонящихся на одинокий плеск Усталого ключа, я вдруг увидел белый Изгиб лебяжьих шей и стаи оробелой (Или толпы наяд!) смятенье!» Все горит В недвижный этот час и мало говорит Тому, кто, оживив тростник, искал несмело Гармонии, когда листвою прошумело И скрылось тщетное виденье многих жен: Потоком древнего сиянья обожжен, Вскочив, стою один, как непорочный ирис! О нет! не быстрых губ нагой и влажный вырез, Не жгучий поцелуй беглянок выдал мне: Здесь на груди моей (о Фавн! по чьей вине?) Еще горит укус державный — но довольно! Немало тайн таких подслушивал невольно, Обученный тростник, что так бездонно пуст, Когда, охваченный недугом жарких уст, Мечтал в медлительных, согласных переливах, Как в сети путаниц обманчиво-стыдливых Мы песней завлечем природы красоту И заурядных спин и бедер наготу, По замыслу любви, преобразим в тягучий Томительный поток негаснущих созвучий, Не упустив теней из-под закрытых век. Сиринга, оборви свирельный свой побег! Дерзай, коварная, опять взойти у влажных Озерных берегов, а я в словах отважных Картиной гордою заворожу леса, С невидимых богинь срывая пояса! Вот так из сочных грозд я выжимаю мякоть И, горечь обманув, решаюсь не заплакать: Смеясь, спешу надуть пустую кожуру И на просвет слежу пьянящую игру Огней, встречающих мерцаньем ночь седую. О нимфы, ПАМЯТЬЮ я кожицу раздую Прошедшего: «Мой взор пронзал снопами стрел Камыш, где я сквозь пар купанье подсмотрел Бессмертных спин, страша листву рычаньем гнева. И вдруг алмазный всплеск! Бегу и вижу: дева Спит на груди другой, — к невинности ревнив, Я подхватил подруг и, не разъединив Переплетенных тел, укрылся под навесом Не слишком строгих роз, чей аромат над лесом К светилу ярому возносится сквозь тень: Там наши пылкие забавы гасит день». О ноша девственных взбешенных обольщений, Укора твоего нет для меня священней, Когда отчаянно ты губ моих бежишь, Бледнее молнии, рыдаешь и дрожишь! От ног бесчувственной наяды к сердцу томной Передается дрожь и, вид отбросив скромный, Она вдыхает хмель дурманящих паров. «Испуг предательский в душе переборов, Лобзаний спутанных я разделяю гущи И, раздражив Олимп, объятья стерегущий, Упрятать тороплюсь самодовольный смех В колени маленькой богини (без помех Ей овладел бы я, но от сестры влюбленной Не отнял — я все ждал, что пыл неутоленный Переметнется к ней), кто думать мог, что вдруг Добыча выскользнет из ослабевших рук, Разъятых смутными смертями, не жалея Похмельных слез моих. Смириться тяжелее С неблагодарностью». Что искушать богов! Пусть, волосы обвив вокруг моих рогов, Другие поведут меня к счастливым чащам. Ты знаешь, стра