В начале было слово и слово было криком, Потом явилась слава в миру тысячеликом. Смерть ошивалась рядом поклонницей таланта И пожирала взглядом тщедушного атланта. Невыносимой силы бурлил кипящий кратер, Но это был красивый, классический театр. Поющею утробой нутро рвалось наружу; От пота мокрой робой вкрик выжимая душу. В ретивости надрыва под скоморошьи трели Гнедые вдоль обрыва, стремглав, вперёд летели. Всем титрам, всем рутинам назло ломая плети, Пел, тигром реактивным, мотаясь по планете. Заманчивая участь – быть баловнем фортуны, И радуясь и мучась, вставая на кортуны. Но средь любви и дружбы, порой бывает тесно, и манит голос чуждый из поднебесной бездны. Цыганский темперамент сквозь драйв луженой глотки Пробившись души ранит, таранит перепонки Сомнения теряя в безжалостном режиме, Лишь удесятеряя стремление к вершине … Когда страна молчала лишь ботая по фене, В ней лира забренчала сявотного Орфея. Московского Хлопуши неслось степное пенье, Одну шестую суши вогнав в оцепененье. Дрожа шершавым криком, живёт и дышит снова В миру тысячеликом посеянное слово. Под удивлённым взглядом заворожённой смерти Нестройным звукорядом кружит в морозном ветре.