С черных дней в осыпающейся штукатурке, В авангардном пути к стенке, к сценке, к оценке. В угнетающих набережных Петербурга,
В ледяных монологах Сумасшедшего Фрэнки Проступает лицо Ленинградской блокады. Палец лёг на курок, задрожали коленки.
Хотя нет, вовсе нет, это стало наградой. Эту азбуку ангел писал опереньем, Где от А и до Я, как от А-да до Я-да.
Мы любое сомненье подвергаем сомненьям, Всё бежим от весны к ещё большей весне, Всё пьянеем от жизни - отдаляем похмелье.
И летим на огонь в одиноком окне, И горим мотыльками в достигнутой цели, А им наплевать на какой стороне -
Одинаково страшно им при артобстреле. Судьбе в зубы не смотрят, лишь вникают в иронию - Что там воют сирены? Что там ноют метели?
И оркестр Седьмую взрывает симфонию - Молодой Шостакович в хмельных партитурах. Нервный скрежет зубов замешал в какофонию.
Ну а нас не запомнят и в карикатурах, И тем паче в архивах, а тебе и не надо. Ты живой, но стоишь недвижим, как скульптура В твоих злобных глазах, в твоей твёрдой натуре, Проступает лицо Ленинградской блокады.