Меня уж нет, ушел я сорок дней назад. Среди крестов лишь виден мой, с надгробья, взгляд. Гинюшпй труп и фото в рамке - вот весь я. И лишь по ней вы помнить будете меня.
Я видел, как черви лоснятся в грязи, Скрутившись единой горой. Меня поразил их свинячий азарт, С которым все чмокали гной. Дрожащая масса к вершине ползла, И каждый лез вверх, кто как мог. Но всех привлекала одна лишь мечта Урвать пожирнее кусок. И каждый, себя уважающий червь. Кто пыжась со звуком, кто проста кряхтя, Пытаясь добраться к заветной вершине, Тащил за собою родное дитя. Хоть чаду от бога ничто не дано. Вдруг папу замесят в сплошной кутерьме, Оно непременно заменит его. "Не дай ему, боже, копаться в дерьме." И маску с улыбкой от уха до уха, Одев на озлобленный жизнью кочан. При встрече суют комплименты друг другу, Запутавши ноги в крутой реверанс. И хрюкавши в сладком своем забытье, Навозная куча жила. Любила, страдала и просто была, По жизни тащившись, как все.
Мы тоже в навозе, но в яме пока. И в яме хватает дерьма, Но с кучи презренно глядят, свысока, Мол: "Тоже отходы и нам не чета". И пухлые рыльца повыше задрав. Все хором плюются в нас жирной слюной, Качаясь на гребне замученной славы, Влюбляясь в себя, восхищаясь собой. Кладбищенским пеплом любовных затей Покроется эта свиная гора. И толстые кости пузатых червей Смешает с навозом людская рука, А смерти идущая в след борона, Что тащим всегда за собой, Сравняет слащавость и пресность идей