Любая женщина – как свежая могила: из снов, из родственников, сладкого, детей… Прости её. Она тебя любила. А ты кормил – здоровых лебедей.
Но детским призракам (я это точно знаю) - не достучаться им – до умного – меня… А ты – их слышишь – теплая, тупая, непоправимая –как клумба, полынья.
Стихотворение – простое, как объятье - гогочет, но не может говорить. Но у мужчин – зато - есть вечное занятье: жён, как детей, –из мрака – выводить.
И каждый год – крикливым, птичьим торгом я занимаюсь в их – живой – груди: ту женщину, наевшуюся тортом, от мук, пожалуйста, – избавь и огради!
Все стихтворения – как руки, как объятья. (…от пуха, перьев их – прикрой меня – двумя!) Да, у мужчин – другие есть занятья, но нет других – стихотворений – у меня.
…Ты мне протягиваешь – руку наудачу, а я тебе – дырявых лебедей. Прости меня. Я не пишу, я плачу – над бедной-бедной – девочкой – моей…
Но я еще прижмусь к тебе - спиной, и в этой - белой, смуглой - колыбели - я, тот, который - всех сильней - с тобой, я - стану - всех печальней и слабее…
А ты гордись, что в наши времена - горчайших яблок, поздних подозрений - тебе достался целый мир, и я, и густо-розовый безвременник осенний.
Я развернусь лицом к тебе - опять, и - полный нежности, тревоги и печали - скажу: "Не знали мы, что значит - погибать, не знали мы, а вот теперь - узнали".
И я скажу: "За эти времена, за гулкость яблок и за вкус утраты - не как любовника - (как мать, как дочь, сестра!) - как современника - утешь меня, как брата".
И я скажу тебе, что я тебя - люблю, и я скажу тебе, что ты - мое спасенье, что мы погибли (я понятно - говорю?), но - сдерживали - гибель - как умели.