Проснуться в 147 лет, прочитать смс: «здравствуй, мой обжигающий мальчик», изумиться, переспросить: — Почему обжигающий? — получить очевидный ответ: «потому что ты меня обжигаешь», и даже не удивиться, что тебя называют на ты.
— Господи, сколько вас было, и хоть бы одна собака сделала отчисленье в мой пенсионный фонд.
Этим летом мне все говорили: объявляй войну, собирай своё войско! — ну вот я и собрал: три с половиной калеки. … Но так уж случилось, что днем мы с Чуней купили ёлку, самую зимнюю елку, срубленную навеки.
Тут-то все стали ее наряжать: и Саша повесил шарик, и Сеня повесил шарик, а я взял серебристый Урал (я думал, что это река) и тоже повесил, как будто змею из стали, так — чтоб шары засияли, и чтоб огоньки вокзалов засверкали на ветках этих.
— Вот это будет праздник! — я думал. Но чтоб по-хорошему, то лучше бы — с вечным снегом, с сугробами над головой … И не беда, что я Чуне намазал вонючей мазью ее паршивые уши и пахнет она — калошей (да, именно: обыкновенной — советской старой калошей), — Но эти четыре года — мы были втроем с тобой.
… Я просыпаюсь утром в постели, отяжелевший, всё ужасно болит: шея, спина, руки. — Какого хрена, — спрашиваю, — мучать меня любовью, когда мне надо о пенсии — думать. (Желательно персональной). — До свиданья, — кричат на площадке друг на друга соседские дети. До свиданья, — я отвечаю. И действительно «до свиданья». Потому что с утренней елкой, с самой лучшей елкой на свете не бывает на самом деле ни прощания, ни разлуки.
Ну, а в сумерках (хоть я, конечно, знаю, что в сумерках спать нельзя) я забираю с собой на кровать собаку и тебя к себе забираю: два тепла, шебуршащихся рядом, шумно думающих тепла (достаточно туповатых, надо сказать, тепла) это слишком смешно для счастья — и я, вздрагивая, засыпаю.
… Посмотри, сколько разной чуши, ерунды золотой и нарядной, висит на убитой елке: облепиха, Урал, Алтай, и Россия висит на ветке, и синий шар Амстердама, и дворник скребет лопатой, и яблоко — Индокитай.
Хорошо, что еще на свете остается — так елок много (да и если немного осталось): одиноких, двойных, тройных. Как сказал Сашин тесть перед смертью: — Дайте ложечку Нового Года (вот именно так и сказал «дайте ло-жеч-ку нового года»), приложился к шипучей ложке, удостоверился — и затих.
По-моему, замечательно. — По-моему, всё — замечательно, и то, что умрем — замечательно, и то, что живем — хорошо. … на елке висит и качается ушастое ваше сиятельство, щенячее наше сиятельство, доказанное рождество.