Любая женщина – как свежая могила: из снов, из родственников, сладкого, детей… Прости её. Она тебя любила. А ты кормил – здоровых лебедей.
Но детским призракам (я это точно знаю) - не достучаться им – до умного – меня… А ты – их слышишь – теплая, тупая, непоправимая –как клумба, полынья.
Стихотворение – простое, как объятье - гогочет, но не может говорить. Но у мужчин – зато - есть вечное занятье: жён, как детей, –из мрака – выводить.
И каждый год – крикливым, птичьим торгом я занимаюсь в их – живой – груди: ту женщину, наевшуюся тортом, от мук, пожалуйста, – избавь и огради!
Все стихтворения – как руки, как объятья. (…от перьев, пуха их – прикрой меня – двумя!) Да, у мужчин – другие есть занятья, но нет других – стихотворений – у меня.
…Ты мне протягиваешь – руку наудачу, а я тебе – дырявых лебедей. Прости меня. Я не пишу, я плачу – над бедной-бедной – девочкой – моей…
***
Но я ещё прижмусь к тебе — спиной, и в этой — белой, смуглой — колыбели — я, тот, который — всех сильней — с тобой, я — стану — всех печальней и слабее...
А ты гордись, что в наши времена — горчайших яблок, поздних подозрений — тебе достался целый мир, и я, и густо–розовый безвременник осенний.
Я развернусь лицом к тебе — опять, и — полный нежности, тревоги и печали — скажу: «Не знали мы, что значит — погибать, не знали мы, а вот теперь — узнали».
И я скажу: «За наши времена, за гулкость яблок и за вкус утраты — не как любовника — (как мать, как дочь, сестра!) — как современника — утешь меня, как брата».
И я скажу тебе, что я тебя — люблю, и я скажу тебе, что ты — моё спасенье, что мы погибли (я понятно — говорю?), но — сдерживали — гибель — как умели.