Всё сбудется — не завтра, не сегодня, не в этой жизни и не после смерти… Но боже, как горит твоя изнанка, что мне все кажется, что мы с тобой бессмертны.
Как тот — другой — трепещущий у школы, измятый весь, с пурпурной головой (да не измятый ты — лиловый ты, лиловый, вульгарный, страшный, черный, черный — мой!).
А был еще один — с чуть розоватой кожей, когда я тоже выбился из сил и только повторял: о боже, боже, боже… Мне кажется, что был еще — четвертый, но я его забыл.
Да нет же, вот и ты — меня в конце предавший (ну, пусть на площади, ну пусть перед народом), зато я помню, как ты сладко пахнешь — то кашей гречневой, то молоком, то медом.
— Я, столько лет к вам всем протягивавший руки, как будто требовавший не любви, а денег, — да неужели я не вынесу разлуки, особенно когда она — навеки.
За то, что вы — своей мужской работой, меня с ума сводили ежедневно, за то, что пахли вы — мужским и крепким потом, мы с вами встретимся — (все сразу!) непременно.
…Но что–то мне сегодня подсказало: не в этот раз и не на этом свете. Нет, мой бесценный, это ты — бессмертен, а я в тебе — умру, тридцатилетним.
За вас за всех — трепещущих у школы, сгоревший весь, с изнанкою лица… — Да не сгоревший я, — лиловый я, лиловый, пурпурный, розовый, багровый — до конца…