Ты не забудь меня, козел рогатый, а то кусал, терзал, осою жалил и вдруг исчез, исчадье басурманье, - теперь я даже в шашки не играю, мне только снятся грубые солдаты да львы пузатые - и я во сне рыжею. Но кадыки их, твердые как камни, и темно-пышные смеющиеся шеи - я это видел всё уже когда-то.
Засим оставь меня, лукавая Аксинья, и ты оставь, прекрасная Анисья, чего ищу в апреле этом синем, зачем рассыпал я цыплячий бисер, какую муку алчу я - не знаю. Мне только снится: я бегу по пашне и как весенняя лисица лаю. Ни видик мне не нужен ваш, ни Сникерс, ни шахматы мне не нужны, ни шашки, а нужно мне опять тебя увидеть.
Я говорю: опять тебя увидеть, а сам бегу в чумном, охряном мехе - от смеха у солдат блестят доспехи, они на жар и жало не в обиде.
Но есть один средь них - глаза как незабудки, а сам он как дитя в зверином легионе, и жилка синяя стучит на впалой грудке, он тоже жаленный (я это сразу понял).
Он смотрит на меня и говорит, что видит: Тебе к лицу хвост этот длинный, лисий, но - говорит - зачем сюда летаешь? Смотрел бы лучше разноцветный видик, кусал бы лучше многовкусный Сникерс, играл бы в шашки, шахматы. И, знаешь, такая мука здесь. Вернись к Анисье.
А мне - он говорит - в апреле этом синем невмочь без львов и без холмов набухлых, но и без крыл невмочь, сверкающих как бритвы; когда-то был я центром этой битвы, и вдруг меня оставили как куклу. Теперь я здесь. Я не вернусь к Аксинье.
А ты живи, - сказал и к льву уходит, слабый; а я лисицею бегу по черной пашне, и синяя во мне стрекочет жилка, я тоже не вернусь, во мне синеет жало, я вижу: лев его терзает пылко, лев с ним заводит бешеные шашни, залить змею поможет только пытка. Я это все уже увидел раньше.