I. Бабий яр - Adagio; II. Юмор- Allegretto; III. В магазине - Adagio; IV. Страхи- Adagio; V. Карьера- Allegretto
1. БАБИЙ ЯР Над Бабьим Яром памятников нет. Крутой обрыв, как грубое надгробье. Мне страшно. Мне сегодня столько лет, как самому еврейскому народу.
Мне кажется сейчас - я иудей. Вот я бреду по древнему Египту. А вот я, на кресте распятый, гибну, и до сих пор на мне - следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус - это я. Мещанство - мой доносчик и судья. Я за решеткой. Я попал в кольцо. Затравленный, оплёванный, оболганный. И дамочки с брюссельскими оборками, визжа, зонтами тычут мне в лицо.
Мне кажется - я мальчик в Белостоке. Кровь льётся, растекаясь по полам. Бесчинствуют вожди трактирной стойки и пахнут водкой с луком пополам. Я, сапогом отброшенный, бессильный. Напрасно я погромщиков молю. Под гогот: "Бей жидов, спасай Россию!"- лабазник избивает мать мою.
О, русский мой народ! - Я знаю - ты По сущности интернационален. Но часто те, чьи руки нечисты, твоим чистейшим именем бряцали. Я знаю доброту твоей земли. Как подло, что, и жилочкой не дрогнув, антисемиты пышно нарекли себя "Союзом русского народа"!
Мне кажется - я - это Анна Франк, прозрачная, как веточка в апреле. И я люблю. И мне не надо фраз. Но надо, чтоб друг в друга мы смотрели. Как мало можно видеть, обонять! Нельзя нам листьев и нельзя нам неба. Но можно очень много - это нежно друг друга в тёмной комнате обнять. Сюда идут? Не бойся - это гулы самой весны - она сюда идёт. Иди ко мне. Дай мне скорее губы. Ломают дверь? Нет - это ледоход ...
Над Бабьим Яром шелест диких трав. Деревья смотрят грозно, по-судейски. Здесь молча всё здесь кричит, и, шапку сняв, я чувствую, как медленно седею. И сам я, как сплошной беззвучный крик, над тысячами тысяч погребённых. Я - каждый здесь расстрелянный старик. Я - каждый здесь расстрелянный ребёнок. Ничто во мне про это не забудет! "Интернационал" пусть прогремит, когда навеки похоронен будет последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей. Но ненавистен злобой заскорузлой я всем антисемитам, как еврей, и потому - я настоящий русский!
2. ЮМОР Цари, короли, императоры, Властители всей земли Командовали парадами, Но юмором - не могли.
В дворцы именитых особ, все дни возлежащих выхоленно, являлся бродяга Эзоп, и нищими они выглядели.
В домах, где ханжа наследил Своими ногами щуплыми, Всю пошлость Ходжа Насреддин Сшибал, как шахматы, шутками.
Хотели юмор купить - Да только его не купишь! Хотели юмор убить - А юмор показывал кукиш!
Бороться с ним дело трудное. Казнили его без конца. Его голова отрубленная Качалась на пике стрельца. Но лишь скоморошьи дудочки Свой начинали сказ Он звонко кричал: "Я туточки!" - И лихо пускался в пляс.
В потрёпанном куцем пальтишке, Понурясь и словно каясь, Преступником политическим Он, пойманный, шёл на казнь. Всем видом покорность выказывал: "Готов к неземному житью". Как вдруг из пальтишка выскальзывал, Рукою махал ... И тютю!
Юмор прятали в камеры, Да чёрта с два удалось. Решётки и стены каменные Он проходил насквозь. Откашливаясь простужено, как рядовой боец шагал он частушкой-простушкой с винтовкой на Зимний Дворец.
Привык он к взглядам сумрачным Но это ему не вредит, И сам на себя с юмором Юмор порою глядит. Он вечен. Он ловок и юрок. Пройдет через всё, через всех. Итак, да славится юмор! Он - мужественный человек.
3. В МАГАЗИНЕ Кто в платке, а кто в платочке, как на подвиг, как на труд, в магазин поодиночке молча, женщины идут.
О! бидонов их бряцанье, звон бутылок и кастрюль! Пахнет луком, огурцами, пахнет соусом "Кабуль".
Зябну, долго в кассу стоя, но покуда движусь к ней, от дыханья женщин стольких в магазине всё теплей.
Они тихо поджидают - боги добрые семьи, и в руках они сжимают деньги трудные свои.
Это женщины России. Это наша честь и суд. И бетон они месили, и пахали, и косили ... Всё они переносили, всё они перенесут.
Всё на свете им посильно, - сколько силы им дано. Их обсчитывать постыдно. Их обвешивать грешно.
И, в карман пельмени сунув, я смотрю, суров и тих, на усталые от сумок руки праведные их.
4. СТРАХИ Умирают в России страхи словно призраки прежних лет. Лишь на паперти, как старухи, кое-где ещё просят на хлеб.
Я их помню во власти и силе при дворе торжествующей лжи. Страхи всюду как тени скользили, проникали во все этажи. Потихоньку людей приручали и на всё налагали печать: где молчать бы - кричать приучали, и молчать - где бы надо кричать.
Это стало сегодня далёким. Даже странно и вспомнить теперь. Тайный страх перед чьим-то доносом, Тайный страх перед стуком в дверь.
Ну а страх говорить с иностранцем? С иностранцем-то что, а с женой? Ну а страх безотчётный остаться после маршей вдвоём с тишиной?
Не боялись мы строить в метели, уходить под снарядами в бой, но боялись порою смертельно разговаривать сами с собой. Нас не сбили и не растлили, и недаром сейчас во врагах, победившая страхи Россия, ещё больший рождает страх.
Страхи новые вижу, светлея: страх неискренним быть со страной, страх неправдой унизить идеи, что являются правдой самой! страх фанфарить до одурения, страх чужие слова повторять