Как в годы сталинские я выжил? А потому что когда-то вышел в окно девятого этажа. Карнизом межировского дома я шел, неведомо кем ведомый и стопку водки в руке держа. Я, улыбаясь, шел по карнизу, и, улыбаясь, глядели снизу старушки, шлюшки, а с крыш – коты, ибо я был молодой, да ранний как исполнение их желаний – на мир поплевывать с высоты. Я неизвестен был, неиконен, и Саша Межиров, и Луконин в окно глазели, как беззаконен, под чьи-то аханья и галдеж, как будто кто-то меня направил, я шел спасительно против правил. Лишь не по правилам – не упадешь. В году усатом, пятидесятом в нас, оболваненных еще детсадом, но изловчившихся не пропасть возникла мания-влезать на крыши, или куда-нибудь – еще повыше, но лишь бы все-таки не во власть. И от Солянки и до Лубянки такие были тогда влюблянки! Любить! – не пьянствовать ради пьянки мы пробирались в чердак хитро. Карниз проржавленный был веселее и выше ленинского мавзолея, где писал Сталин, от скуки злея, в эмалированное ведро. С карниза этого было ближе до крыш и Рима, и крыш Парижа, куда мы все-таки прорвались. Мы по казарменному коммунизму шли, улыбаясь, как по карнизу, – так неужели, чтобы кормиться, придем в казарменный капитализм? И если влипнем в фарс или драму, я разломаю стекло и раму и лихо выпрыгну сквозь свой портрет, – так что осколки со звоном брызнут и – к никакому на свете «изму» – а просто так пойду по карнизу – ну а иначе я не поэт!