Возле Пушкинского дома, что на Мойке, где уже на парапете снег белеет, птицы стихли и прохожие умолкли, и молчат себе, и прах его лелеют. Экскурсанты даже дышат втихомолку, еле слышные вопросы задавая, а по Пушкинскому дому, что на Мойке, ходят тени и живых не задева - ют.
Ходят тени. стонут тени, плачут тени... Им, теням, от этой боли нету мочи. И скупые о здоровье бюллетени тень Жуковского вывешивает молча.
Не чинов во имя и не ради денег, от бессилия на Господа пеняя, докторов его беспомощные тени все снуют вокруг него и лед меняют.
Та, которой был сражен и очарован, та, с которой невесомы все тенета, тень Натальи Николавны Гончаровой на кушеточке лежит у кабинета,
и какая б его боль ни обуяла, что б ни грезилось ему в предсмертной дали, умирающий укрыт, как одеялом, сухопарой и сутулой тенью Даля.
Мукой пушкинской объята и ведома, не снимая эту горькую осаду, тень толпящихся у Пушкинского дома полтора столетья мерзнет у фасада.
И, забрызганная пушкинскою кровью, света пушкинских окон не омрачая, николаевская тень лежит на кровле, но ее уже никто не замечает...