Страшна невысказанность, невыговоренность, когда под кожей саднят осколки, а их ни выцарапать, ни выковырять, ни образумить - нельзя нисколько. Внутрь замурованные события кричат отчаянно: \"Мы - забытые. Мы из истории можем выпасть - выпусти! выпусти!\" Комком у горла встают страдания: \"Мы - словно сдавленные рыдания. Мы так надеемся на нашу высвобожденность: выскажи нас! выскажи нас!\" Все рёбра взламывая, взвывают замыслы: \"Внутри нам тесно. Там истерзались мы\". Слова прекрасные, но не пророненные кричат: \"Мы заживо похороненные\". Поступки смелые, но отложенные кричат: \"Мы заживо замороженные\". И все ошибки, грехи припрятанные внутри колотятся, как припадочные: \"То, что не высказано, - забудется, а что забудется, то снова сбудется\". Грызёт раскаянье: \"Мне надо вырваться, Я было крошечным, теперь я выросло!\" Печаль, не высказанная вовремя, В потёмках воет: \"Хочу на волю я!\" И плачет радость совсем нерадостно: \"Все ваши чувства - они обкрадываются, когда вы думаете, что ум показываете, тем, что и радости не высказываете\". И шепчет нежность: \"Меня стесняются, друг с другом грубостью объясняются. Зачем вы прячете, друг друга мучая, не только худшее, но и лучшее? Страшны скрываемые болезни и неминуемо убивают, но даже нежность смертельна, если её скрывают...\" Начните исповедь, хотябы исподволь. Вы попытайтесь начать, попробовать. Когда всецелой бывает исповедь, то получается, что это проповедь. А мы стесняемся, как напраслины, не только страшного, но и прекрасного. Любви стесняемся, молодечествуя, и прячем даже любовь к Отечеству. Но я верю в такую искренность: в ней очевидная недоказанность, - когда простейшая трусость высказаться играет в тонкую недосказанность...