Однажды по весне решил поэт придворный, Что сочинить шедевр пришла ему пора, И он взглянул в окно задумчиво и гордо, Чтоб появилась мысль на кончике пера. Но прямо под окном на площади соборной Без устали палач работал топором, И, прянув от окна, притих поэт придворный, И чистый лист порвал, и отшвырнул перо. А тою же весной бродяга неизвестный, Шагая мимо рек, лесов, садов, полей, Глазел по сторонам, насвистывая песню, Которой он мечтал встревожить королей. Он думал, что не зря вернул кольцо невесте И нажитым добром прохожих оделял, Он был уверен в том, что, хоть певца повесьте, Но песни не дадут покоя королям. И вскоре, проявив привычную сноровку, Всем видом показав желание помочь, На шее у певца стянул палач веревку, Но песня ожила и улетела прочь. А позже, дожевав за ужином котлету, Составил документ разгневанный король О снятии головы придворному поэту, Который не умел держать в руках перо. И долгие года лежали без движенья, Ржавели от воды, тускнели без мечты, Теряли смысл и суть слова и выраженья, Забытые на дне чернильниц золотых. А мимо шли века, да, мимо шли столетья, И выросли леса там, где сады цвели, Но по-прежнему жива и все крылата песня, Которой до сих пор боятся короли.