На озёрный берег выкатился прилив, поднялись на свет из круто кипящей пены белый мрамор стен, глухая зелень олив – всё, что в мире этом носит имя Равенны. Белый мрамор стен, глухая зелень олив, а над ними рука господня лежит, незрима. Подойди, коснись, запомни, покуда жив, ибо это мудрость, мощь и величье Рима. Но не все желают здесь доживать свой срок, потому что камнем в окно, ледышкой за ворот на семи холмах, на скрещенье древних дорог – Вечный город, который город, который Город. Воздух наших дней, ночей неусыпный страж, старший брат, товарищ, мрамор единокровный – нам читать Платона раньше, чем \"Отче наш\", изучать историю мира по родословной. Разве может святой отец отпустить грехи тем, кто помнит, что прежде Бога царили боги? А о том, как мы умеем писать стихи, знают все притоны Аппиевой дороги. А Равенна – это пепельный крест во лбу и с любой стены следит небесный хозяин. А о том, как мы умеем играть в судьбу, чем кончаем мы, спроси вороньё окраин. Расплескалась чаша, ангел взмахнул крылом, но ведь должен кто-то встать за наши святыни – за стихи Катулла, девочку за углом и привычный слуху звук площадной латыни. Мы стоим плотиной на побережье тьмы. После нас – холодный дождь, пустота, забвенье. Всё, чего мы стоим, всё, что получим мы, это шанс погибнуть в Риме, а не в Равенне. Там на севере – синий Рейн, и плывёт над ним то, что стало нынче жирным, тяжёлым дымом. После нас... но всё же тот, кто захватит Рим, за каких-нибудь триста лет тоже станет Римом.