у папы были темные радужки мы жили с ним плохо, темно и страшно, потом переехали к нашей бабушке, маминой маме, от папы подальше.
мама бивала меня, что я дикая, ленивая, молчаливая, не улыбаюсь, я слушала из спальни, как часы тикали, не выходила до вечера, не вставала, не умывалась.
что эти люди хотели от меня такого, когда поговорили, решили - и переименовали. добро бы еще имя мое было плохое, а то ведь из Лизы - в Аню.
зачем они вдруг говорят: ты девочка, ты красавица, нет, ты принцесса - и наряжают в фижмы, стараясь, чтоб вышло пышно. что же они недовольны, что я влюбилась в немецкого этого нарцисса? зачем выбирают мне мужа и спорят, точно я их не слышу?
приводят бледного жалкого мальчика, тонкого, как тростинка я бы такого сама без труда уместила в жмене я не хочу не люблю не пойду но они нас женят и целых два года гостят незванно: именины, обеды, крестины,
со мной говорят о делах, о бумагах, а мы-то - едва знакомы, одна суета, и скука, и улыбаться надо... чего они, господи боже, хотят, когда выгоняют нас всех из дома, новорожденную крошку мою в спешке роняют на пол,
ну хорошо, мы уехали, все, нас нету. они увезли с собой моего пятилетнего сына разделили меня с любимой. и кажется - так, для смеха, пишут мне разные гадости в письмах буковками косыми
мы то и дело едем или дворами стоим чужими мне даже радостно стало рожать каждый год - все же дети очень скучаю по старшему, Катя растет глухая, но Лиза и Петя здоровы, Алеша тоже толкается как двужильный
я пятые роды не вынесу, это без лекаря ясно. Господи боже, храни моих деток. Юлю мою не остави. веселую, легкую, шуструю Юлю мою - ей теперь белое с красным ткать полотно и шить двадцать лет, будто швея простая.
Нам в нашей жизни хватило сполна и любви, и счастья. Господи, славься.