Полина! Полынья моя! Когда снег любит - значит, лепит, А я, как плавающий лебедь, В тебе, не помнящей меня. Полина! Полынья моя! Ты с глупым лебедем свыкаешься, И невдомек тебе, печаль моя, Что ты смеркаешься, смыкаешься, Когда я бьюсь об лед молчания. Снег сыплет то мукой, то мУкой, Снег видит, как чернеет лес, Как лебеди, раскинув руки, С насиженных слетают мест. Вот только охнут бабы в шали, Дохнут морозиком нечаянно, Качать второму полушарию Комочки белого отчаянья. И вот над матерьми и женами, Как над материками желтыми Летят, курлычут, горем корчатся - За теплые моря в край творчества. Мы все вас покидаем, бабы! Мы - лебеди, и нам пора К перу, перронам, переменам, Не надо завтра мне пельмени - Я улетаю в 22! Забыв о кошельках и бабах, Ждут руки на висках Уфы, Как рухнут мысли в девять баллов На робкий, ветхий плот строфы. Душа моя, ты - таль и опаль, Двор проходной для боли каждой, Но если проститутка кашляет, Ты содрогаешься, как окрик! И все же ты тепла, и зелена, И рифмой здорово подкована. Я сплю рассеянным Есениным, Всю Русь сложив себе под голову! Давно друзей не навещаю я. Все некогда - снега, дела. Горят картины Верещагина И пеплом ухают в диван! И где-то с криком непогашенным Под хохот и аплодисменты В пролет судьбы уходит Гаршин, Разбившись мордой о бессмертье. Так валят лес, не веря лету, Так, проклиная баб и быт, Опушками без ягод слепнут Запущенные верой лбы. Так начинают верить небу Продажных глаз, сгоревших цифр, Так опускаются до нэпа Талантливые подлецы. А их уводят потаскухи И подтасовка бед и войн, Их губы сухо тянут суки. Планета, вон их! Ветер, вон! При них мы сами есть товар, При них мы никогда не сыты, Мы убиваем свой талант, Как Грозный собственного сына! Но и тогда, чтоб были шелковыми, Чтобы не скрылись ни на шаг, За нами смотрят Балашовы С душой сапожного ножа. Да! Нас опухших и подраненных, Дымящих, терпких, как супы, Вновь разминают на подрамниках Незамалеванной судьбы. Холст тридцать семь на тридцать семь. Такого же размера рамка. Мы умираем не от рака И не от старости совсем. Мы сеятели. Дождь повеет, В сад занесет, где лебеда, Где плачет летний Левитан, - Русь понимают лишь евреи! Ты - лебедь. Лунь. Свята, елейна. Но нас с тобой, как первый яд, Ждут острова святой Елены И ссылки в собственное "я". О, нам не раз еще потеть И, телом мысли упиваясь, Просить планету дать патент На чью-то злую гениальность. Я - Бонапарт. Я - март. Я плачу За морем, как за мужиком, И на очах у черных прачек Давлюсь холодным мышьяком. Господь, спаси меня, помилуй! Ну, что я вам такого сделал? Уходит из души полмира, Душа уходит в чье-то тело.