Она заслоняет собою дверной проём и, глядя мне прямо в душу, канючит с прямым укором: "Давай уедем отсюда вдвоём? Прочь из застенков душных! Покинем постылый город!"
Привыкший к таким порывам, ладонью веду по её плечу и что-то вполне логичное лепечу. О том, что работаю без перерывов, о том, что забита другим голова. Что надо ещё подождать чуть-чуть...
Но слёзы в её глазах говорят, что она права.
"Здесь, в тесноте надоевших кухонь, лето твоё пропадает втуне. Отправимся в путь! Возьмем да плюнем на город с его тополиным пухом. Сколько ещё пройдёт июней, прежде чем ты соберёшься с духом?.."
Я прислоняюсь к ракушке ухом и слушаю море внутри неё.
Мне представляется, как снуёт серебряной глади касаясь брюхом, отбившаяся от стаи чайка. В мыслях рисуется Гранд-Каньон и реки в долинах Клондайка. Как на одной из крайних широт в упряжке хромает якутская лайка. Как альпинистов дружная спайка ищет у горных потоков брод, шипами врезаясь в прорехи льдин.
Я же на кухне готовлю себе бутерброд. Я же - опять остаюсь один.
И она - отправляется в путь одна, тяжёлый рюкзак нахлобучив. Её не пугают ни тёмные тучи, ни то, что июньская ночь холодна. Она не из тех, кому нужен случай - взяла и уехала прочь автостопом. И где-то теперь её женские стопы мнут вдоль дороги репейник колючий.
За окнами кашляет вороньё, чернеют панельных домов верхушки.
Я молча на место кладу ракушку с морем внутри неё.