Ты будешь шкипером, боцманом, черти кем, Ты там, где над головой паруса дрожат, Ты будешь ходить, командовать, спать в теньке, Курить, ворчать, потягивать оранжад, Ты будешь таким прекрасным - что хоть рисуй, Смеешься, бродишь, держишься молодцом... Я буду дубовой женщиной на носу С облезлым от соленой воды лицом.
В миру, говорят, октябрь - какая чушь. Плывем - отставить слякотный произвол, Точней, это ты плывешь, а я - лечу, Касаясь горячей грудью прозрачных волн. И с этих пор, с расширенных влажных пор На темной коже моих деревянных рук Не примет наш корабль самый дальний порт, не встретит нас в порту самый лучший друг,
Не грянет в нашу честь всепланетный гимн, Не шепчет наше имя жара в песках. Я вижу: утро входит в рассвет нагим - Выходит в теплой пене и лепестках, Я вижу ветер, греющийся в воде, Я вижу время, спящее в глубине, Я вижу всё ничто, никуда, нигде, Всё то чужое, дальнее, не при мне.
Мне мастер сделал губы теплей луны и волосы мягче чаячьего пера, И я боюсь свободы и тишины, и я хочу проснуться живой с утра, И я живу - без всякой на то волшбы, как жить могла бы там, на земле, в Москве, Но, знаешь, ты меня обрекаешь быть, спасибо тебе, да будь ты проклят, мой свет.
Да будь ты проклят за эту морскую твердь, За руки, приколоченные к бортам, За то, что я теперь не могу не петь, А там могла - я столько могла бы там. Спасибо сказать? Спасибо, в душе темно, Ни вверх, ни вниз, на уровне - так держать. Да будь ты проклят за то, что я стала мной. Кури. Ворчи. Потягивай оранжад.