Он ревновал её к дождю И укрывал джинсовой курткой Её июневые кудри, А зонтик прижимал к локтю.
День дожидался темноты, Жизнь начиналась с середины, И закрывали магазины Свои разнузданные рты.
Ветра стояли на своём, Шатая цепь священнодейства, И пошлое Адмиралтейство Сдавало ангелов в наём,
Но вместо звёзд их берегли Два добрых духа - Джин и Тоник, И мир, казалось, в них утонет, Едва дотронувшись земли...
А мне казалось, А мне казалось, Что белая зависть - не грех, Что чёрная зависть - не дым, И мне не писалось, Мне не писалось, Мне в эту ночь не писалось, - Я привыкал быть великим немым.
Он ревновал её к богам И прятал под мостом от неба, А голуби просили хлеба И разбивались за стакан.
И плоть несло, и дух опять Штормил в девятибальном танце - От невозможности остаться До невозможности унять.
И вечер длинных папирос Линял муниципальным цветом, И сфинксов он пугал ответом На каждый каверзный вопрос.
И, видно, не забавы для - По венам кровь против теченья. Миг тормозов - развал - схожденье... И снова - твердая земля.
А мне казалось, А мне всё казалось, Что белая зависть - не блеф, Что черная зависть - не дым. И мне не писалось, Мне опять не писалось, Не пелось и не писалось, - Я привыкал быть великим немым...
И отступил девятый вал И растворил свой сахар в дымке... К стихам, к Довлатову, к \"Ордынке\" Он вдохновенно ревновал,
Но вместо рифм бежали вслед Два юных сфинкса Джин и Тоник, И воздух был упрям и тонок, Впитав рассеянный рассвет.