Вера моя - смерть обманутая, зрачок расширенный, мурашки по телу, холодная испарина. Как ладонью по краю надлома на зеркале, по осколкам когда-то - совести.
Сколько раз я на небо рассчитывал. Всё в последний момент, что казалось бы - и рассчитывать больше не на что. И всегда Ты хранил меня Господи!
Светом полной луны ночью тропы указывал. Никогда не бросал, не отчаивал. Знал я точно, что Ты меня вытащишь, из житейских, обидных омутов, из скорбей и безумств немыслимых. Дерзко верю и ныне такожды. Ты всегда хранил меня Господи!
Я не знаю причины милости - может нужен еще в истории, как один персонаж отрицательный, чтобы было с кем лучших сравнивать. Даже так, пусть хоть факт полезности оправдает, почему Ты хранил меня Господи!
Слишком много я смысла вкладывал, в ожидании дня грядущего, в счет текущего жил иллюзией и терял день за днем по мелочи. А где пусто, там бродят демоны, за собой зовут, не откажешься. Слишком сладкий дурман для смертного. Ночи ждешь, чтобы в жуткой темени, рвать на части случайных путников, упиваться звериной похотью - кровь с мадерой в борделях смешивать, жечь до тла и дворцы и хижины, мир столкнуть, как валун, с края пропасти. И таким Ты хранил меня Господи!
Я угоден любой. Это знание волчьим воем в душе извивается, валит в церкви на камни коленями, слепит ликом под старыми сводами. Обращает в ничто, все что нажито, трудным опытом, древней мудростью. Нет у Бога для нас справедливости, есть у Бога для нас милосердие. Этим Бог от людей отличается. Странным выбором в пользу грешного. Первым в рай попадает разбойник - солнца свет, отраженный Луною. На которую вою: Обрати меня в пыль под Престол, оберни меня в тень от Распятия, в уголь жги, чтобы ладан кадить. Лишь бы рядом. Хоть как. Все-равно. Ведь и Ты \"все-равно\", но хранил, \"ни за что\", но хранил меня Господи!