Она весь день его ждала, рукой держась за ткани шторы. Так и барометра шкала в большую сушь стремится к шторму. Так шторма ждут матросы в штиль. Так мода жаждет новый стиль. Поэт так ждет уйти за норму, из языка, чтоб сделать стих.
Она весь день ждала его, рукой держась за ткань кулисы, и день был полон тех тревог, что терпит юная актриса, пред тем, как выйти в сцены мир. Но ожидания не мил был ход – она ждала не риска быть в роли, но один лишь миг,
когда мелькнет средь кресел тень и скромно сядет там в партере. Она ждала его весь день подобно сжавшейся пантере, что скручена в тугой прыжок. Весь театральный тот кружок был только способ и критерий, что был с любовью сопряжен.
Его ждала весь день она (он с матерью ее в разводе). Она меж делом у окна мелькала, и премьера в полдень должна была пройти в тот день. Он обещал ей то, что дел в тот день не будет важных, вроде. То счастья был ее предел.
Ей было ровно столько лет, что возраст – возраст героини. Она из тысячи Джульетт на это откликалась имя. И все актрисы мастерство, вся роль, все это для него! Но счастье рушилось в руины. Он не пришел в тот день. И вот
она сидит одна в слезах, под нею твердый подоконник, и грим слезой с нее слезал. Важнейший для нее поклонник, которого звала отцом, сегодня не пришел. Лицо его в партере, на балконе она не видела. Концом
всемирным света стал тот день, и было в тыщу раз больнее, что хор родителей гудел, что той Джульетты нет честнее – она играла эту роль, в себе сжимая слезы, боль, и, от обиды вся немея, в Джульетту шла, как будто в бой.
Когда она еще ища его средь лиц иголкой в стоге, мечтала видеть край плаща, просила: «Бог, не будь жестоким!», внутри был чувств разлад разрыт, в конце расплакалась навзрыд, и режиссер была в восторге, оваций шум был просто взрыв.
Потом сбежала прочь от тех, кто ей хотел свое «Спасибо!» отдать, себя в ее успех вписав букетами красиво. Она сбежала в малый зал, где вволю отдалась слезам. Она ведь так его просила! И он ведь обещал, сказал!
Сказал, приду, но не пришел. Весь день, весь год пошел насмарку! Он не пришел, и хорошо! Она сидит у края парка, сжимая слезы все в платок - плотина держит так поток. Воскресный день июня, жарко. Пусть он придет – там хоть потоп.
Она весь день его ждала, рукой держась за ткани шторы, и ожиданием жила она, июнь, и парк, и школа - все ожиданием жило! Ей было очень тяжело смотреть на эти вещи снова, ведь роль играла без него,
как будто предала весь мир, и все в обиде, словно в свите. Но не пришел ее кумир, единственный и главный зритель. Так ждут с вокзала поезда, так жаждут – вот, сейчас звезда взойдет по эллипсу, в орбите!.. Но папа просто опоздал.
Она ждала его еще. День двигался уже к закату. Она ждала, что вот плащом мелькнет отец, но пуст театр. Махает веткою сирень, и отдаленный гул сирен. Она не верит в эту трату, и гнев бессилен и свиреп.
Она ждала его потом, и все вокруг желало ливня. И все просило: «Дай потоп! Невыносимо бремя римлян! Невыносим спешащий век! Семь миллиардов человек! Ведь их масштаб уже всемирный! Очисть скорее шумом рек!»
Она ждала его устав, смешавши слезы, чувства, мысли. И только ветер здесь листал той летней книги зелень листьев. Она сжимала боль в платок, она просила: «Дай потоп! Волна! над городом повисни! швырни весь мир о стен бетон!» День двигался в закат, в конец. Разрыв навек в уме с отцами ее. И к ней идет отец, смущенно сжав букет с цветами. Шаги неловки, нетверды. В ее глазах от счастья – дым, и за отцом растет цунами, стена из плача и воды.