Город мой был городом ее, Самым светлым в стороне моей. Небо лилось в мой дверной проем – Неизменно вторя немо ей.
Мой город был слаще, чем все сказки о рае, Но только ощущался неприятный душок, Что как Бог триликий в созиданье играет – И город играет. И всем хорошо. И я, удивленно, не веря приметам, Анализ спектральный вкрутил, словно болт В эфир, и мой труд увенчался ответом – Но стало не легче, а наоборот.
И не помогали ни водка, ни ханка, Я гнил, как пораненный перст у судьбы, И часто не вовремя падала планка, И я начинал считать зубами столбы. К тому же мой вид вызывал раздраженье – А кто раздражался, не одно ли дерьмо? Я бил зеркала. Нет, свое отраженье: На нем полыхало клеймо. Клеймо.
А она смотрела мне в глаза, В диком взгляде билась пара слов. Ей хотелось что-то мне сказать, Но молчанье скулы ей свело.
Я ухожу в осиновый вечер – Он мне колом воткнут в грудную клетку. Эй, пройдоха-небо, дови полегче, Поперек горла мне эта сетка! Я ухожу в осиновый вечер, Он мне колом воткнут в грудную клетку, И мое тело все легче и легче, Как ненужный дар летучего предка.
Она же мне сказала: \"Ты – матереубийца\" – И гнев полыхал в ее диких глазах, А в голосе звучало эхо дальнего рога, Несущего лавину в безымянных горах. Ни разу я не гнулся от слепого удара, Ни разу не падал под колесо, Но здесь я был пойман неизвестным кошмаром, И пал, не сумев устоять. Вот и все.