Мне помнится предсмертный крик Агамемнона, Клинок, вошедший в спину по эфес. Я видел перевал, я видел легионы, Что вел на бойню преданный Орест, Убивши мать, но сам не ставши прахом, Спаливши дом, и в нем оставшись жить. Серебряный овал, пришитый на рубаху, Не спину защищает, а ножи.
На выпавшем снегу мы – пушечное мясо, Я рвусь вперед, чужой среди своих. Титановой рукой разорвана кираса. Стервятника едят еще живых. Штыки или шрапнель – для смерти все едино, Она одна, ей имя – легион. За нами наш форпост, кровавая машина, И мы – последний выживший заслон.
За нами лишь Москва, последняя застава Предательской войны ради войны; Нас – двадцать человек, спасающих державу Бездушной ксенофобной тишины. Все средства хороши, когда навстречу – танки, Когда нет сил и в животе свинец; В бумажных небесах – болотная обманка, Тускнеет мир, и мысль одна...
Я, выпавший из сна, спасаюсь бегством в омут, И старше становлюсь на сотню лет. Мне много хмурых лиц, как ни кому другому, Презрительно скривляются вослед. Из тел таких, как я, державе саван скроен, Все знают, чей удел лежать в земле: Вчера я был судьей, вчера я был героем, Сегодня я – убийца и подлец.
Не сможешь быть судьей, работая на складе, Где запах кожи вечен и велик. Но есть всегда ДРУГОЙ, хромой, идущий сзади, Стальной колонной с неба до земли – Тот выжженный атлант, та жалкая надежда, Оплаченная смертью наперед. В любой стране глупец, что хрупкий мир удержит, Убийцей будет зваться через год.