Опостылело даме озирать побережье, на собаку глядеть и на мальчиков в форме кучерявых. Она в не богатой одежде не заметно бредет в беспробудной истоме,
отмеряя шаги, избегая прохожих, не задев никого, никого не одёрнув. Не по ней ли грустил безызвестный художник, что умел рисовать, красотою сражённый.
Достоверно, что был опекун-иждивенец, что чердак опекал и кормил хлебом-мёдом постояльцев, жильцов, где теперь учрежденье, что людей отпугнул своим скорым уходом.
Всё же стоит сказать, промышлявший художник, Караваджо любил. За отсутствием дара говорить – рисовал. Ненавистный задолжник задолжал и купил дом возлюбленной даме.
Промежуток меж тем, что зовётся любовью и разлукой, когда рисовал рисовальщик, опущу. Не примяв легковесной строфою черновик, опишу ль то, что следует дальше.
Понукаемый тот той, что не было краше и ведомый судьбой, кто глядел на рисунок, не узнает о том, как конец будет страшен, чьи труды и труды сострадать обязуют.
Что он делал среди не достойных по чину простодушных зевак и неграмотных женщин?! Он покинул чердак и работы отринул, чтобы в горе травить поражённую печень.
Каково это быть на высоком Парнасе и глядеть сверху вниз? – разве кто-то ответит?! Обживая чердак в затемненном пространстве учрежденья лицо ничего не заметит.
Ни того, что грустил завсегдатай чердачный, ни того, что любил превосходную даму. Не поняв ни черта, сгинул в дыме табачном посетитель пивной и в неведенья канул.
Раболепна тоска по родимому дому. Угодивший в Парнас тащит неба поклажу живописец. И мне, простаку удалому, деться некуда, как по стопам Караваджо…