руки перестали дрожать 27 минут назад, сжимая стакан с галлюцинациями весеннего вальса. я вернулся туда, где линейкой отмерял каждый шаг твоих пальцев, а руки ещё не испачканы о стены бетонных карцеров. прочитал на заборе, что пора меняться и впитывать внутрь себя ветер перемен, но отдался электрическим проводам на своей шее, и крикам чаек, обитающих на её одежде. я бы хотел обитать где-то между оконных рам и стеклопакетом, вонзая в вену твоё отражение и тепло её стен. чайки смеялись надо мной в пустой комнате, пока она выпивала вино, проливая на колготки чужое присутствие. стоя на подоконнике мёртвым цветком, я наблюдал за тобой в каждой квартире, на витрине каждого магазина, в руках каждого человека, проходящего мимо, в каждой урне, рядом с упаковками концетраптивов. мысленно рвал занавески, желая прыгнуть вниз, и сломать свои ветки ведь неимоверной жаждой испорчен и скорчен от боли. пожалуйста, укрой меня под землёй, чтобы я не смог сдвинуться с места, оставь моё место на твоём запястье человеку, способному взлететь, или пойти по воде. чайки смеялись надо мной, а я искал покой на полках магазинов, в коробках сухих напитков, опрокинутых на твои колготки, мне больно, мир сжимает горло твоими руками, ногтями царапая шрамы на запястьях и выкалывая глаза, я не вижу ничего, но всё прекрасно чувствую. утро с привкусом чего-то мёртвого. нейронами передавались в мозг её локоны после осознанных снов. я держу тебя. сонный паралич оставил нас на своих местах, и так бы целую жизнь: не видеть никого и никогда, и даже тебя, лёжа на диване сквозь астральные галлюцинации. и снова она, в другом образе: сломанное крыло, растрёпанные волосы и красное сухое вино. Чайки смеялись надо мной.