Лети через ландыши в бисере влаги, и ливень, и лето, и плющ, и балкон, скрипучей качелей, уступом в овраге, сквозь горечь полыни, заброшенный лагерь и мамино нежное «Пить молоко!»
Лети, мой последний, лети неуемный, мой бывший, мой нынешний, мой не всерьез, в пощечины, в хлест пятипалого клена, в трескучую детскую быль кинопленок, в забвенье истертых дорожных полос.
Лети сквозь футбольное, легок, свободен, сквозь школьное, жгучее, шелест кассет, сквозь сад, через пыльные грозди смородин, зазубрины крыш и затертость мелодий, лети через пропасть, покинувши всех.
Лети, провода и фронтоны и шифер оставив внизу, через синь облаков, сквозь сумерки, зуммеры, горечь ошибок, сквозь звездный узор, серебром перешитый, и мамино нежное «Пить молоко!»
Лети, мой законченный, мой отрешенный, педали крути в невесомое вне. Будь лентой в руке, будь трепещущим шелком, будь тем, кем мог быть, будь летящим, лишенным известий и веса, бесшумным вдвойне.
Лети и не слушай изломанных Морзе, сигналов, приборов, и траур частот, не слушай того, как старается Моцарт, и хора – не слушай, и как лакримозу тот хор над тобой в гулком в храме поет.
Не слушай про гибель июня, июля, бесследно пропавший, летящий легко, объявленный в август, и без вести юный, не слушай смущенных шагов вестибюля, и мамино нежное: «Пить молоко!»
Все кончилось, кончилось, кончилось, милый. Мой мальчик, мой мертвый, мой все хорошо. Ты был неоконченной фугой, был миром, был многими, мною, был медом, был миррой… Теперь – совершенен. Теперь – завершен.