Из дымных, и пьяных, и скомканных комнат в мгновенный промозглый трезвеющий бег, где выпавший первым так девственно бел, звездой распластаться на площади в полном доверье к затянутой в узел судьбе.
Звездой распластаться, лечь на спину льдиной, и в звезды глядеть, в небо полное льдин, дышать глубоко, глубоко, остудить звезду, что в груди, что гнала лошадиным разлетом аорты, галопом в груди.
Дышать глубоко, ощущая в лопатках сырую брусчатку, шершавый гранит; не бряцать ключами, не хлопать дверьми, и впредь не сходить на трамвайной у парка, не слушать о чём там двадцатый гремит.
Нет, просто лежать. А поднявшись неловко, дать полный «Домой!» своему кораблю, слечь в бухту постели, топить в терафлю на волнах о рёбра стучащую лодку, чтоб днище забыло фарватер «Люблю!»