Весь день она перебирала письма, Ей утром было 18 лет, И свет идущий через окон призмы, Был пролитый на память свет.
И за окном студентка и студент играли в бадминтон, И в небе висли воланчиком подачи каждый сет, По времени был шаг на пару лет назад. Туда где спутанные мысли.
Где сжал ее ладонь он тет-а-тет. Все это было здесь же, ниже, в сквере, Там и сейчас открытое кафе. Тогда уж ясно было, дело скверно.
Взлетали хором в маршах галифе. В глазах солдат был ярости аффект. Смерть единиц витала в атмосфере Весь мир плацдарм был, а страна-лафет.
И в парках марафонов марафет Сверкал, но делу был он кистью верен. И клавиш ряд подобьем эстафет Передавал себе легко на пальцах.
Он до последнего не уезжал, тогда ей было ровно 18. Тогда ей было жизни очень жаль, И ей хотелось его пальцы сжать И с этим чудом век не расставаться.
И вечно ощущать сей кисти жар, И лишь для них играл кубинский джаз. Она ведь знала, что любых оваций Ему дороже ее кисть держать.
А мир был в лапах страшной истерии И полон некрасивых подлых сцен. В стремлении общество отмыть стерильно, Как кафель операционных стен,
Взлетали руки вправо, вверх. Затем Портрет вождя те толпы мастерили В толпе был каждый меньше, чем он есть один И битва двух систем была итог того, что натворили.
И он уехал, но попался в плен Весь день перебирая письма те, что он присылал ей из другой страны, Она старалась отыскать в них нечто, что ищут в отзвуке тугой струны.
Под крышкой черной, что в полет стрелы натянута, Казалось, что вечно тот отзвук длился Под углом прямым, под вдавленной педалью до длины, В которую растянут путь, что млечный, до бесконечной звездной глубины.
Она читала письма, в полдень 20 минуло ей В бумажной желтизне она терялась, Но не потеряться ей было трудно, как в той весне, Когда казалось больше жизни нет, он ей писал
Что он устал скрываться, что шансов выжить в той резне, он не имеет То, что кровь грязней любой грязи, устанут отмываться, Что скрутят в свастику фашизма змей
Она смирилась к 3-м, ей было 30. Найдя укрытие на другом плече, она смогла с молчание смириться. Он не писал, не подал знак ни чем
Что выжил средь хрустальных тех ночей, Лишь фотографии хранили лица Где вместе в парке, сильный взмах качель Потом кафе, где лился как ручей звук из под пальцев, Звук мог долго литься. Те пальцы сжали в бегстве 100 ключей.
Он написал ей. В 40.И в 4 она перечитала то письмо. Оно не всполошило всю квартиру, Был муж и дети, день был жив весной, Ее волнения никто не смог заметить. И во всем весеннем мире, лишь двое знали смысл данных строк.
Он ей писал, что сбился в бегстве с ног, Что много лет он был мишенью в тире. Он ей писал, что очень одинок. Он ей писал, что ставши эмигрантом, он выбрал себе в родину Нью-Йорк.
Что он еще живет своим талантом, Точнее его как может продает. Что рано он всегда теперь встает, Хоть до утра не гаснет его лампа.
Что помнит он ее лицо до нот, И эта память жить дает. Что он болел, и удалили гланды. Что очень хочет повидать ее.
Была не в силах написать ответ. Она. И не при чем семья и муж. Прошла весна, за ней мелькнуло лето, Зима и осень, штормы, слякоть луж.
В честь годовщины в небо рвался тушь, Потом весна и снова зелень веток. Мелькали дни под вкус кофейных гущ.
Она ответить не решалась Плющ, все так же вился, развиваясь ветром. Внутри был всемогуще вопиющ Разлад с собой.
Тайком читая письма, написанные той одной рукой, Написанные той изящной кистью, Что не должна знакома быть с киркой, Что выдавала сразу и легко не просто музыканта. Пианиста
Она печалилсь, но все тайком Ведь судна судеб встала на прикол Ответ ему так и не был выслан, И курит на балконе муж в трико.
Ей в вечер снова стало 90,точней чуть больше. Столько же она сегодня прожила за день. Коросту писем всех сняла до дна, допив свой возраст. Только от окна она уж отошла давно, Не сносно ей было слышать с Кубы джаз.
Одна в квартире, муж почил давно. Видна с ракеткой внучка. Сделал выстрел тостер. Закат окрасил стены в цвет вина.