Тебе, когда мой голос отзвучит настолько, что ни отклика, ни эха, а в памяти -- улыбку заключит затянутая воздухом прореха, и жизнь моя за скобки век, бровей навеки отодвинется, пространство зрачку расчистив так, что он, ей-ей, уже простит (не верность, а упрямство),
-- случайный, сонный взгляд на циферблат напомнит нечто, тикавшее в лад невесть чему, сбивавшее тебя с привычных мыслей, с хитрости, с печали, куда-то торопясь и торопя настолько, что порой ночами хотелось вдруг его остановить и тут же -- переполненное кровью, спешившее, по-твоему, любить, сравнить -- его любовь с твоей любовью.
И выдаст вдруг тогда дрожанье век, что было не с чем сверить этот бег, -- как твой брегет -- а вдруг и он не прочь спешить? И вот он в полночь брякнет... Но темнота тебе в окошко звякнет и подтвердит, что это вправду ночь.