Гусь, я не гусь, гусь не я. Ты смотрел в моё окно, как я мерил кимоно. Видел ты, как я в припадке труселя кидал на грядку. Ты принёс с собой бабусю, тыкнул пальцем: "Это гусь мой". И теперь, как наважденье, от бабуси нет спасенья.
Она бегала с кнутом и (в сарай вошла?) потом: "Гуси, гуси, стойте! Я не гусь, откройте!"
Бабка по двору гоняла (кровь?) по ней хлестала. Издевался я над нею, утром ей я ноги склеил. Как проснулась, заорала, думала, что в ад попала. (Как еду я из сандалии в пищу, как картошку, клал я?).
Она бегала с кнутом и (в сарай вошла?) потом: "Гуси, гуси, стойте! Я не гусь, откройте!"
Нервы вскоре мои сдали, бабке отравил сандалии. Бабке плохо, бабке тошно, на свободу скоро можно. Когда бабка умирала, в завещании сказала: "Чтоб не пропадала птица, положи себе в гробницу".
Она бегала с кнутом (4 раза) и (в сарай вошла?) потом: "Гуси, гуси, стойте! Я не гусь, откройте!"
Понимал я наконец, к ней приедут (и конец?). Ко столу зажарят, как гуся зажарят.
Я не гусь, гусь не я, я не гусь и гусь не я. ГУСЬ НЕ Я! (3 раза)