В сон погружаюсь, как в подвал сырой и чадный, чахоточной свечою стены осветив, там, как ночные совы, бражники скучают, большие головы на руки уронив. Безбожно кашляя от горькой папиросы, больной студент в шинельке прячется от тифа. Напротив философ цитирует Спинозу, купаясь в музыке словесных логарифмов: слова горбаты, философия банальна и, как положено во сне, все матерьяльно - слова, как мыши, расползаются по щелям, тень философа на стене висит Кащеем.
Я дальше шествую, свечою осветив слепца-шарманщика и фикус на треноге, в шарманке-мясорубке крутит он мотив и пятачок, сверкнув орлом, летит под ноги. Но с пятака слетит орел и легкой павой над головами проскользит слегка двуглавый, ему репрессии, аресты нипочем, и он, присев слепцу на левое плечо, моторным басом под жужжание шарманки споет куплеты о Безверии и Вере. Шарманщик спрячет его бережно в карман и растворится с ним в табачной атмосфере.
А дальше длинные тоннели коридоров, ведущие в гробницы сталинских строений, в мир новостроек и разрушенных соборов, в мир пятилеток и ушедших настроений.
А впрочем, нет, те коридоры бесконечны и раз вошедший в них останется навеки, ведь потеряется во сне огарок свечки и темнота, как мертвецу, закроет веки; так попадаемся цыганке на приманку, так бесполезно торговаться с палачом, так заспиртованная мышь в литровой банке от жизни намертво залита сургучом. Так еженощные подвалы сновидений, плутание по коридорам бесконечным. А утром - серое похмелье пробуждений с больною головой и обгоревшей свечкой...