Что за образ возник предо мною в полуденном зное? То ли это творенье небесное, то ли земное? Не его ли всегда различал я по снам и виденьям? Не его ли я сделал воистину собственной тенью? Были стрелы Амура верны, и не знали пощады, Перед ними бессильны железо и мрамор колонн. Лучше б грудь мне пробила копьем молодая Паллада, Лучше б в камень меня обратил золотой Аполлон! ...Сердце глупое рвется наружу от страха и счастья. Я обидел Киприду - и я в ее мстительной власти. Я сижу у ручья, я смотрю на свое отраженье, Я люблю этот лик - я не в силах прогнать наважденье! Только эхо смеется в горах, и не ведает горя, И несет мои слезы в залив голубая река. Оттого так вода солона у Эгейского моря, И печально вздыхает волна возле кромки песка. Я смотрелся в глаза двойника, и в стремительность жеста. Водной глади коснулась рука - мне не двинуться с места. Я хотел бы почувствовать плоть, а не холод озноба... Если ступит двойник мой за грань - то погибнем мы оба. Я в венке из полуденных роз пробужденья не чаю, Я корнями, как цепкий сорняк, в этот берег пророс. Легконогий Гермес не избавит меня от печали, И хмельной Дионис не одарит забвением лоз. ...А за лесом рыдала свирель о любви безответной. Ей внимали дриады, попарно усевшись на ветках, И раскрылась бутоном душа моя в стебле высоком, Белоснежным цветком с ароматом хмельным и жестоким. И разбитое сердце мое стало лиственным соком, И заплакал рассеянный Пан, наклонясь надо мной, Ему вторили боги морей, и ручьев, и потоков, И вздыхала вода, и играла прибрежной волной... Только эхо смялось в горах, и не ведало горя, Унесла мои слезы в залив голубая река. Оттого так вода солона у Эгейского моря, Оттого возле моря печаль неизменно легка.