Леонид Аронзон - Стихи в прозе | Текст песни

• Тексты песен
• Леонид Аронзон
• Стихи в прозе

СТИХИ В ПРОЗЕ

Ночью пришло письмо от дяди: «Каждый день приходится заставлять себя жить, засеивать свое небо остроумием, творчеством, подневольным весельем. Пытаться забором из каких – то встреч отгораживаться от одиночества, но, увы, небо не засеивается, забор разваливается. Так-с и сидеть–с что ли–с?»

- Качели, - сказал дядя, -возносили меня и до высочайшей радости и роняли до предельного отчаяния. Иногда каждый такой мах растягивался на месяцы, иногда хватало и секунды, но всякий раз крайнее состояние казалось мне окончательным.

- Жизнь, - сказал дядя, - представляется мне болезнью небытия… О, если бы Господь Бог изобразил на крыльях бабочек жанровые сцены из нашей жизни! –воскликнул дядя.

- Одиночество мое, - сказал дядя.

- Обладание мудростью, - сказал дядя, -выглядит теперь постыдным, хотя еще вчера я счастлив был возможностью учить.

- Я изрядно рассчитывал на наслаждение, которое получу от смерти, -сказал дядя, - но теперь не рассчитываю на него. Природа и искусство мне осто….ли.

- Нет ничего, но и ничего тоже нет, - сказал дядя, -есть только то, чего нет, но и то только часть того. Я пристально присмотрелся к тому, что, казалось мне, есть наверняка – нет того. И нет нет, -сказал дядя.

- Зачем я себе? – воскликнул дядя.

- Однако, - сказал дядя, -если Бог явит себя, то я не знал большего счастья, чем любить его, потому что здесь не угадаешь, что реальность, что фантазия.

- Вот, - сказал дядя, - любая участь не интересует меня, ибо ни в памяти, ни в воображении не найти сносного состояния, а бульварный вопрос, что мне приятнее – тишина или музыка – решился в пользу тишины.

Стирательная резинка вечности, слепой дозор, наделенный густоглазием, а также карманный зверинец: слоники, жирафчики, носороги- лилипуты, верблюдики – карликовые карлики или пейзаж с грудной луной, так что в конце концов я принял (поймал) себя за летучую мышь: красавица, богиня, ангел мой, я и устье и исток, и устье и исток!

Чем дальше я смотрел на это что, тем тише мне становилось. Передо мной столько интонаций того, что я хочу сказать, что я, не зная, какую из них выбрать – молчу.

Дядя был хронически несчастным человеком. Мед человечества: кувшин со множеством ненужных ему ручек, океан старцев в утробе времени, скачки новых чудовищ.

Мы шли Невой мимо очаровательного (несмотря на мороз) пейзажа.

Смерть – самое лучшее.

- Наконец – то конец, – буркнул дядя, - снег-с идет.

Шел снег-с.

Дядя попросил меня – я не отказался.

Одно – довольно продолжительное время – я был так счастлив, что прямо – таки чувствовал, что мы уже прошли через Страшный Суд и теперь живем по его решениям: одним – рай, другим – не рай, каждому дана жизнь такая, какую он заслужил предыдущей. По тому, как я тогда был удачлив во всем (потом эти удачи выглядели уже не ими), и вокруг был Гурзуф с гранатами, персиками и морем, то я предполагал, что предыдущая жизнь моя была (хоть временами) угодной Богу.

Если бы и я сам, и люди показывали на меня: Орфей!, я бы пошел в жаркие страны есть их плоды, их мясо, курить траву и цветы (моя невеста Rita мне бы их собирала). Но я не люблю таких людей, как я.

- Где же хоть что – нибудь? – сказал дядя.

Знаете ли вы последнее, что сказал дядя: «Качели оборвались: - перетерлись веревки.»

Еще не август. Но уже.

Я хотел бы отвернуться.

Катастрофа – закрытые глаза.

Леонид Аронзон еще тексты