Тот клятый год уж много лет, я иногда сползал с больничной койки. Сгребал свои обломки и осколки и свой реконструировал скелет. И крал себя у чутких медсестер, ноздрями чуя острый запах воли, Я убегал к двухлетней внучке Оле, туда, на жизнью пахнущий простор. Мы с Олей отправлялись в детский парк, садились на любимые качели, Глушили сок, мороженое ели, глазели на гуляющих собак. Аттракционов было пруд пруди, но день сгорал, и солнце остывало, И Оля уставала, отставала и тихо ныла: \"Деда, погоди\". Оставив день воскресный позади, я возвращался в стен больничных гости, Но и в палате слышал Олин голос: \"Дай руку, деда, деда, погоди…\" И я годил, годил, сколь было сил, а на соседних койках не годили, Хирели, сохли, чахли, уходили, никто их погодить не попросил. Когда я чую жжение в груди, я вижу, как с другого края поля Ко мне несется маленькая Оля с истошным криком: «Деда-а-а, погоди-и…» И я гожу, я все еще гожу и, кажется, стерплю любую муку, Пока ту крохотную руку в своей измученной руке еще держу.