Спрашиваешь, как дела. Да что и писать тебе не знаю. Тут о тебе болтают, говорят, что ты перебежчик. Над нашей столицей за этот год уже третье знамя. Впрочем, тебе, помниться, плевать на такие вещи. А у твоей цесаревны новая теперь комната, Окнами на центральную городскую площадь. Сколько флагов было у неё на глазах поднято! Сколько парадов, шествий получше, поплоше.. На любой вкус, в общем. А сколько крови! Сколько бывших людей снято с флагштоков виселиц! И сколько тех, кто себя с тобой ставили вровень, А ещё с Господом и по очереди тут у нас веселились. Всё ходили вокруг, боялись, как бы она не растаяла. Впору забить тревогу кувалдой, насмерть… Да нет у неё ничего серьезного, ничего фатального. Так… неуютного одиночества вечная насыпь. А ещё у неё седые деревья вышиты на подушках – зимы теперь без снега в этих проклятых странах… Знаешь, она тоже стала достаточно равнодушной, Чтобы с ними со всеми играть на равных. А то сидит ночами и пишет: «Тревожить не сметь уравнении вида икс деленное на два равняется двум икс», где икс – смерть. А нам бы.. Нам бы куда-нибудь выбраться … нам бы на море, на море, на море, на море. Нам бы на море.. Мне почему-то кажется, она о тебе это пишет. Ночью. Полагает, наверное, что ты был бы этому рад. Тебе же тем лучше, чем зябшее и горьче, и кольче… Но вдруг она всё же умеет всамделишно … умирать… Так что лучше не возвращайся, хоть мы тебя обе ждём. ОЧЕНЬ ждём…